Интервью с Андреем Сизовым, директором аналитического центра Совэкон

Источник: The DairyNews
Андрей Сизов, возглавляющий аналитический центр "Совэкон" принял участие в передаче "Молочные скептики". В ходе эфира эксперты обсудили как ситуацию на российском и мировом рынках АПК, так и перспективы развития молочной отрасли, экспорта молока и особенностей прогнозирования в сельском хозяйстве. The DairyNews представляет вниманию читателей текстовую версию интервью.
Интервью с Андреем Сизовым, директором аналитического центра Совэкон
DN: Вы известный эксперт аграрного рынка и также являетесь советником в ряде иностранных компаний, работающих на аграрном рынке. У эксперта-международника есть негласное правило, что его высказывания и взгляды определяются его гражданством. Сталкивались ли Вы с этой дилеммой?

АС: Нет. Я работаю как с российскими компаниями, так и с иностранными и не вижу сложностей. Я занимаюсь этим третий десяток лет, и основной актив, заработанный мною за данный отрезок времени, это мое имя. Когда я говорю с разными людьми, то вижу, что у многих есть стереотип: если я работаю на одну компанию, то должен говорить то, что в интересах этой компании. На самом деле, это не так. Я сторонник здравого смысла. Что-то из сказанного мной может нравится зерновым компаниям, что-то – животноводческим, но это не значит, что «кто девушку ужинает, тот ее и танцует». Я всегда говорю то, что считаю нужным, правильным, потому что мой актив – это мое доброе имя. Естественно, я могу ошибаться, как любые эксперты и аналитики, но я не хочу ошибаться в чьих-то интересах.

DN: Учитываете ли вы как аналитик политический фактор? Например, в той или иной ситуации Минсельхоз может что-либо запрещать или наоборот – разрешать. В каких интересах действует Минсельхоз?

АС: Если Вы просите меня оценить работу Минсельхоза, я этого делать не буду. Можно обсуждать какие-то отдельные эпизоды, но в целом Минсельхоз – не идеальное ведомство, как и бюрократы по всему миру, но определенные разумные идеи у них присутствуют.

DN: В прошлом году у нас было перепроизводство зерновых, чем все были недовольны, и государство принимало меры определенного характера. Была очень низкая цены. В этом году мы наблюдаем снижение урожая, и государство прогнозирует высокую цену и принимает меры, по слухам, вплоть до ограничения вывоза зерновых. В связи с этим вопрос: что нужно государству и правильно ли оно действует с точки зрения регулирования?

АС: Вопросов к государству действительно много. Сейчас не хватает прозрачности и предсказуемости, о чем я говорю уже давно. Вопрос регулирования, тем более регулирования ценового, это практика вековой давности. Когда у нас этим начинают заниматься, причем на любом из рынков, и еще называют это лучшей мировой практикой, это выглядит довольно странно.

DN: Что, на Ваш взгляд, сегодня нужно рынку с точки зрения регулирования?  

АС: Вопрос опять же к государству. Со своей точки зрения могу сказать: во-первых, не надо заниматься введением нового регулирования. Нужны понятные и предсказуемые правила игры.

Если государство видит какие-либо сильные шоки, то может помогать соответствующим секторам, для этого есть средства. Но помощь не должна быть за счет других секторов. Если говорить про зерно, то введение любых ограничений, по сути, означает изъятие у зерновиков денег и передачу их животноводам. Естественно это плохо для бизнес-климата, такого не должно быть.

Пару десятков лет мы критиковали интервенции, от них, наконец-то стали отказываться – по большей части из-за того, что на их проведение нет денег. Но интервенции – это не лучшая практика, они не нужны. Просто потому что они не работают.

DN: А где-то в мире на зерновых рынках еще есть интервенции?

АС: Интервенции существовали пару веков, но сейчас, по большому счету, от них все отказались. За исключением ЕС, где есть молочные интервенции. У них интервенционный механизм, механизм ответственного хранения, но и там идет сокращение соответствующей программы.

В 2014 году они эту программу слегка реанимировали, чтобы как-то утихомирить своих фермеров.

Если говорить о зерне, то оно может храниться долгие годы, что несет огромные издержки для государства и всех участников цепочки. Это первое замечание. Второе – в России относительно открытый рынок, и интервенции опять же не работают, поскольку если цены упали во всем мире, то и в нашей стране тоже. И если мы при этом начинаем что-либо закупать, то давление мирового рынка все равно будет оказывать влияние. Да, мы можем искусственно поднимать цены, но они не поднимутся до нужного уровня, если в остальном мире они ниже.

Если мы хотим сбить цены, то будем продавать зерно, молоко, мед и все, что угодно, но из-за высоких мировых цен своими скромными продажами ничего не поменяем. Тогда для этого должны вводиться ограничения, а это как раз передергивание, изменения правил игры, чего не хотелось бы видеть. Поэтому интервенционный механизм во-первых, не работает, во-вторых, ему нужны внешнеторговые ограничения, а это очень сильные изменения правил игры, и в-третьих, то, что он очень дорогой и с точки зрения концептуальной претензии, и с точки зрения воплощения.

Если у вас интервенционная пороговая цена 6-7 рублей, а продукцию нужно перевезти на элеватор, вам нужно потратить от 200 до 400 рублей минимум. Плюс 200 рублей приемка. То есть, порядка 600 рублей операция по физическому перемещению зерна уже стоит. Потом хранение, что тоже стоит диких денег – примерно 70 рублей в месяц. Год хранения – это 840 рублей. Далее идет отгрузка и транспортировка. То есть примерно 1500 рублей при пороговой цене, которую мы пытались удержать, равной 7 рублям. Кроме того, есть еще затраты на страхование, замороженные деньги. То есть стоимость всей этой операции по отношению к цене, которую мы пытаемся защитить, может достигать половины десятков процентов. Можно пойти проще: если цена упала, дайте сельхозпроизводителю деньги – и все, не надо ничего никуда вывозить. Все эти огромные издержки оплачивают и сельхозпроизводители, и остальные участники.

DN: То есть дать деньги напрямик – и все? Это нормально?

АС: А почему нет? Возьмем молоко. Цена – 18 рублей, и все, у кого ниже, начинают страдать. Если цена упала до 16 рублей и какое-то время держалась, вы два рубля получили потом, в конце, и вам не надо ничего возить, хранить, никого аккредитовывать. Это огромная экономия. Но это поддержка сельхозпроизводителей, она стоит денег, и цена сразу будет вопросом политического торга. Либо она будет слишком низкой и редко вступать в игру и расстраивать фермеров, либо высокой, и тогда люди будут производить все больше и больше.

Если посмотреть на мир, часто, в силу каких-то политических причин, правительство начинает заигрывать с фермерами. Те, в результате, начинают производить очень много, государство это покупает, а потом сидит и не знает, что с этим делать. Так, например, происходит в Европе. Комиссара по сельскому хозяйству ЕС спрашивали, что они будут делать с накопившимися молочными горами, и у него нет ответа.

DN: В Китай…

АС: Да, можно в Китай. Или Таиланд, где проводят рисовые интервенции. А в России опять наблюдаются какие-то поиски «особого пути», размышления о том, что это для нас – уникальная проблема, хотя мировая практика показывает, что она уже "пережевана" двадцать раз. Все в мире это уже прошли, и, естественно, поддержка никуда не денется, просто она более эффективна и дешева с точки зрения администрирования и меньше вредит рынку.

DN: Вы имеете в виду прямую поддержку?

АС: Она может быть разной. Если мы говорим об интервенциях, это далеко не единственный путь. К тому же, это устаревшая мера. Я не говорю, что интервенции плохие, не призываю от них отказываться, просто есть другое способы поддержки.

DN: Тогда какие меры господдержки были бы эффективны в России? Есть ли глобальные примеры?

АС: Вопрос о том, что государство хочет поддерживать и зачем, - концептуальный. Ответ на этот вопрос не всегда столь понятен, как нам бы хотелось. Но у нас есть госпрограмма, я считаю, это значительное достижение для российских аграриев. Проблема в том, что ее постоянно меняют, к тому же - не очень понятны ее приоритеты.

DN: Я вообще не понимаю смысл госпрограммы, ведь там можно заявить что угодно. И не факт, что это будет работать. Когда представители правительства и чиновники заявляют, что к 2020 или к 2030 году достигнут определенных прорывов в сельском хозяйстве, это «классно», потому что мы понятия не имеем, что будет спустя столько лет. И это мы уже прошли много раз, так что для меня это заявления, которые не имеют под собой никакой почвы.

АС: Вы говорите о том, что мы живем в условиях неопределенности. Но бизнесу надо что-то делать, а он всегда существует в условиях неопределенности. Не бывает так, что все понятно, просто и легко. На мой взгляд, госпрограмма – как раз тот инструмент, который призван неопределенность снизить. Поэтому, мне кажется, концептуально госпрограмма – неплохая вещь, поскольку дает долгосрочные ориентиры инвесторам и рынку, какие направления государство считает приоритетным и готово, поддерживать, в каких объемах, хотя потом этот вопрос, к сожалению, корректируется. Но на мой взгляд все это вполне разумно. Другой вопрос – госпрограмма не должна перетрясываться, направления поддержки надо больше обсуждать и проговаривать.

Например, есть пятилетние планы в Китае. Есть большой сбор всего в США. Мне кажется, это явно небесполезная вещь, просто ее надо лучше прорабатывать, а после принятия максимально выполнять. Сельское хозяйство очень инерционно.

DN: Привлекали ли Вас к разработке каких-то постулатов госпрограммы?

АС: Я входил в экспертный совет при госпрограмме. Некоторое время были некие обсуждения, потом поменялись министры, пришла Елена Скрынник, и эти обсуждения закончились.

Кто сейчас участвует в разработке госпрограммы – хороший вопрос, поскольку скоро она должна запускаться. Сейчас должны идти активные обсуждения, нужно сделать отдельный сайт, где вся информация была бы донесена для всех интересантов: бизнеса, потребителей, законодателей, чиновников, экспертного сообщества. Это важный вопрос, требующий больше внимания.

DN: Удивительно, что у нас в стране отчитываются количеством произведенного, а не проданного. Поэтому, по моему мнению, госпрограмма должна быть ориентирована именно на продажи, на реализацию готовой продукции на внутренних и внешних рынках. А ставим мы рекорды по производству или нет – это не так важно.

АС: Согласен, что рекорды не столь важны. Но я бы кое-что поправил: госпрограмма должна быть ориентирована не на продажи, а на доходы сельхозпроизводителей и АПК в целом. Но это сложно измерять, в отличие от объемов производства. В любом случае, продукция будет продана, а потери не столь велики.

DN: Что касается зернового рынка… Расскажите, пожалуйста, о структуре потребления зерна.

АС: Примерное внутреннее потребление в нашей стране – порядка 78-79 млн тонн зерновых. В этот показатель входят и потери. Продовольственное потребление, по большому счету, не растет. До этого, еще с советских времен, оно понемногу снижалось – стали есть меньше хлебобулочных изделий, потому что чем больше у Вас денег, тем меньше Вы едите хлеба. Население стало употреблять больше мяса, овощей, фруктов, рыбы. Сейчас на продовольственное потребление идет примерно половина из этих 78-79 млн тонн, и столько же на потребление фуражное, для животноводства. К тому же, фуражное потребление сейчас растет, поскольку растет животноводство, вопреки всему.

Кроме того, есть нюанс. В животноводческий отрасли выпуск продукции вырос в два раза, а фуражное потребление выросло незначительно – на 10-20%. Этот парадокс объясняется тем, что животноводство сейчас совсем новое. Оно в разы более эффективно, чем в советское время. И эффективно, в том числе, с точки зрения конверсии кормов. Конверсия кормов росла, и потребление зерна на голову сокращалось. Этим и объясняется отставание роста фуражного потребления от темпов развития животноводства.

Также сейчас мы подошли к периоду, когда неэффективных хозяйств не осталось, они все вымерли. Поэтому в наши дни рост животноводства предусматривает пропорциональный рост фуражного потребления. Раньше у нас был резерв, связанный с неэффективностью, но сейчас он ушел.

Поэтому если мы увидим рост в животноводстве, это послужит драйвером для роста фуражного потребления зерновых внутри страны.

DN: Какой вес в фуражном потреблении имеют КРС и МРС?

АС: Коров особо зерном не кормят, за исключением мясных пород. Поэтому пока это небольшие величины.

Если взять США, там производят огромное количество говядины, поэтому и доля КРС более существенна. Возможно, в перспективах ближайших десятилетий, к этому придем и мы, потому что я считаю, что производство говядины, как и молока, долгосрочно.

DN: Почему в нашем АПК самая отсталая отрасль – молочная?

АС: Я бы не назвал ее самой отсталой. Она лишь требует больше времени. В силу специфики молочная отрасль медленнее трансформируется от неэффективного состояния, в котором находилась в советское время, к эффективному.

Плюс – в молочной отрасли не было таких национальных проектов, как в свиноводстве и птицеводстве. Российской молочной отрасли было сложно конкурировать со странами, в которых уровень господдержки более высокий, что вкупе с инерционностью и предопределило медленное развитие.

Почти все уже перестроилось в растениеводстве: люди поняли, что они живут в рынке, и начали, в первую очередь, полагаться на себя. Пятнадцать лет назад сельхозпроизводители спрашивали у меня: «почему мне никто не дает цену?» В молочной отрасли выражение «дает цену», ходит до сих пор, однако я не слышу его уже лет 5-7. В ситуации с молочной отраслью опять важно чтобы государство не меняло правила игры.

Трансформация в растениеводстве явилась ключевым фактором, который сыграл свою роль для развития сектора. Трансформация планового мышления: сейчас у людей меняется подход к ведению бизнеса, потому что сельское хозяйство – это именно бизнес, в первую очередь.

DN: Во время автопробега по Канаде местные сельхозпроизводители с упоением рассказывали нам про свою господдержку. Там рынок изолирован, закрыт, и все работают исключительно внутри страны.

АС: Там Вы и ферму просто так не построите.

DN: Как Вы к этому относитесь? Насколько это реально и правильно?

АС: У меня есть знакомые молочники, которые в полном восторге от такой системы. Если бы эта система существовала у нас, то она стала бы барьером для новых игроков. Доходность, стабильность и отсутствие конкуренции влияют на производителей не лучшим образом, такая косная система рано или поздно сгниет.

После всех сегодняшних торговых войн вернется понимание, что международная торговля и кооперация – это очень хорошо, а торговые барьеры – плохо. И тогда на ту же самую Канаду насядут. Сейчас на Канаду, конечно, наседает Трамп…

Трамп периодически наседал на Канаду. Ее молочная система не очень хорошая. Скорее всего канадские молочные потребители переплачивают за продукт. С другой стороны, если государство и потребители довольны, никто не обращает на переплату внимания. Канада не бедная страна.  

Все равно общая тенденция совершенно очевидна. Последние века все идут к менее зарегулированному и менее поддерживаемому напрямую сельскому хозяйству. Все барьеры снижаются – и в Европе, и в Китае, где приняли новую программу. Они основательно пересмотрели ориентиры по самообеспечению, по барьерному пути импорта. Страны открываются, становятся более свободными, и бизнес внутри стран действует в более свободных условиях.

DN: Один из канадских фермеров, который проехал с нами всю дорогу, сказал, что пять лет назад вырезал поголовье молочных коров и завел агнусов. Он сделал это, потому что понимал: как только все отменят, остальные фермеры бросятся делать то же самое и он просто разорится. Тем самым он создал себе подушку безопасности.

АС: Пример из недалекого прошлого – ЕС, где отменили квоты на молоко. Об отмене квот предупредили за 8 или 10 лет. То есть драмы не произошло, и отменяли их очень предсказуемым образом. И в результате в ЕС выросло производство молока. Разумеется, не везде. В Ирландии, допустим, выросло, а где-то снизилось. Естественно, неконкурентные и неэффективные фермеры недовольны, поскольку квоты – это попросту консервация текущей ситуации. Но ведь не факт, что те, кто эффективен в условиях квот, эффективен по максимуму. Необходимо дать другим проявить себя, и, может, они будут суперэффективными. Может, они будут производить больше молока, или оно будет более свежим, более вкусным, и потребитель будет его пить с большим удовольствием.

DN: Есть ощущение, что отмена квот в ЕС была вызвана усиливающейся конкуренцией между основными странами-экспортерами молока – США, Новой Зеландией. В ЕС понимают, что квоты ограничивают возможности для внешней торговли. На мой взгляд, это кейс понятной целенаправленной политики: когда фермеры разоряются, государство предлагает продавать на экспорт, поскольку нужно развиваться. Это опять же к вопросу о госпрограмме – нацеленность на развитие внешней торговли, чего нам просто не хватает.

АС: У нас же сельское хозяйство удостоилось строчки в майских Указах-2. Там есть ориентир по экспорту – жесткий, 45 млрд долларов.

DN: Там есть интересная формулировка о том, что нужно наращивать несырьевой экспорт. Но, по сути, сейчас у нас экспорт как раз сырьевой, мы продаем зерно, а это сырье.

АС: В том определении зерно не называется сырьем.

DN: Если говорить про экспорт с точки зрения эффективности, доходности и про внутреннее потребление, когда мы не знаем, что делать с гигантским урожаем, но при этом закупаем огромное количество разных кормов, пасты, каши, замороженный хлеб, возникает вопрос: почему бы не расширить внутреннее потребление и увеличить добавленную стоимость производимых у нас продуктов? Мне кажется, государство на это вообще не обращает внимания.

АС: Почему же не обращает? Посмотрите, что написано в программе развития аграрного экспорта. Там в каждом втором предложении словосочетание «добавленная стоимость». Но я с этим не совсем согласен. Мы можем говорить, что у нас самое вкусное мороженое, самый вкусный мед и так далее, потому что нам хочется продавать нашу продукцию. На мой взгляд, это все же несерьезно, поскольку реалии таковы, что, в основном, в мире торгуют тем, что называется сельхозсырье. Зерновые, масличные, продукты их переработки, мясо, молоко, сухое молоко. А то, что далее по цепочке, дает гораздо меньший объем в деньгах. Также за этим должны стоять определенная история, культура, традиции, чего у нас, к сожалению, нет. Нужно, чтобы наши продукты становились брендом внутри страны.

Мне кажется, слабая база истории о том, что мы будем продавать премиальные продукты, с высокой добавленной стоимостью, связана с тем, что нет внутреннего рынка. Например, Европа долгие годы потребляла свои бренды, зарождала традиции. Многие на нее смотрят, многие туда ездят, потому что Европа открыта, это направление номер один для туризма. Благодаря этому Европа распространяет свои продукты по миру, потому что они известны. Мне кажется, мы себя тешим ложными надеждами, что, например, напишем на банке «Башкирский мед» и все сразу ахнут, а мы продадим этого меда на 10 миллиардов. Но для начала людям надо объяснить, что такое мед, а потом показать, где находится Башкирия.

В целом, если говорить об аграрном экспорте, надо посмотреть, где мы действительно конкурентоспособны. Или при небольших дополнительных усилиях можем таковыми стать. Именно эти направления и нужно развивать, а когда говорят, что собираются делать какой-нибудь «башкирский пармезан» и тем самым добиваться увеличения аграрного экспорта в 2,5 раза, я сомневаюсь, что такая амбициозная задача может быть решена такими способами. И опять же реалии таковы, что основная масса экспорта – это зерно, масличные, продукты их переработки, молоко и мясо.

DN: Сейчас на молочном рынке подхватили идею с показателем, который прописан в майских указах президента, и на всех уровнях постоянно твердят, что нам надо, надо, надо… На Ваш взгляд, что именно нам надо по молоку? Насколько эти планы вообще реальны и за счет чего мы можем увеличить экспорт?

АС: По поводу молочного рынка, при имеющейся сегодня доле импорта равной 25% об этом странно рассуждать. Если же мы сможем производить как Ирландия или Новая Зеландия и продавать на экспорт, в этом нет ничего плохого.

За счет чего может расти… На мой взгляд, такие показатели достижимы, при некотором везении, и я сейчас не иронизирую, поскольку есть важный фактор – мировые цены. Надеюсь, период низких цен на все сельхозтовары уже закончился или закончится в ближайшее время. Впереди у нас все-таки более высокие цены на все сельхозтовары. Если ничего не меняется, мы делаем такой же объем экспорта в тоннах и сразу получаем рост за счет роста цен. В этом и заключается везение.

Другой фактор – позиции за счет которых может происходить рост.  Одно дело, это позиции с добавленной стоимостью – к примеру мороженое. Скорее всего расти будем за счет зерна, масличных, может быть, мяса. Возможно, в долгосрочном периоде – молоко, но не в том периоде, о котором говорят указы президента – до 2024 года.

Предполагается рост аграрного экспорта в 2,2 раза. Это очень большой рост для шестилетнего периода. Но, если взглянуть на шесть лет назад, то мы увидим, что рост таким и был – в 2,2 раза. У меня подозрение, что при составлении индикативов были взяты прежние цифры, с упором на то, что мы должны вырасти как минимум на этот показатель. Проблема только в том, что шесть лет назад рост начинался с очень низкой базы: 2010 год, самый сильный неурожай с конца 1990-х. Тогда экспорт был провален. В 2017 году же были рекордные показатели, которые мы экстраполируем до 2024 года.

DN: В этом году тоже неурожай. Это влияет на цены на зерновые в Европе?

АС: В Европе – да. Хотя там не такой уж и трагический неурожай. Но снижение цен заметное, в первую очередь – в Германии.

Кстати, по поводу госпрограммы, был и остается некий скепсис, когда я смотрю, что конкретно планируется для достижения этой цифры. С другой стороны, то, что заявили эту простую и понятную цифру, что она везде записана, отложилась в головах, не так уж и плохо. Она задает правильный вектор. Однако остается вопрос – как достигать этой цифры. Лично мне пока не очень понятно.

DN: Из таких цифр сразу вспоминаются 38 млн тонн сырого молока. Заезженная пластинка по поводу этих ожиданий.

АС: Тут у меня тоже скепсис, но одно дело где-то что-то сказать и совсем другое – когда у нас есть Майский Указ, который будет контролироваться. Это, как мне кажется, разные вещи с точки зрения логики чиновников.

DN: Расскажите про Ваш семейный бизнес. Вы – Андрей Сизов-младший, а где сейчас Андрей Сизов-старший?

АС: Андрей Сизов-старший жив-здоров, именно он в свое время основал «Совэкон».

DN: Мне кажется, аналитический бизнес, передавшийся по наследству, - это большая редкость.

АС: В какой-то мере, он был моим учителем, хотя сейчас меньше работает. Я бы не сказал, что бизнес передан мне по наследству, Андрей Сизов-старший тоже принимает участие в работе «Совэкона». К его советам я, естественно, прислушиваюсь.

DN: Сколько человек работает в «Совэконе»?

АС: У нас небольшая компания, в пределах 10 человек. Со слов отца название компании расшифровывалось как «советы экономистов». Кроме того, в позднее советское время на западе был исследовательский центр «Плэнэкон», который исследовал советскую экономику.

DN: Бывает ли, что Вы с отцом расходитесь в прогнозах?

АС: За прогнозы отвечаю я, поэтому таких ситуаций не бывает. Хотя прогнозы активно обсуждаются внутри компании, есть подходы и модели, при помощи которых и осуществляется прогнозирование. Естественно, нет такого, что раз я сказал, значит, так и будет. Все обсуждается, и чем больше дискуссий, тем лучше. Сначала идет вводная работа, потом выкладывается прогноз, по поводу которого я и предлагаю всем высказываться. Атмосфера у нас демократичная. Я учился в большой бизнес-школе и там закрепил в голове, что надо работать в команде.

DN: Нет ли ощущения, что политическая ситуация, связанная с санкциями и антисанкциями в АПК серьезно пошатнули рынок? По рынку молока я могу сказать, что глобальные низкие цены на СОМ вызваны в большей степени нашими санкциями. Мы поставили ЕС в условия, когда тот объем молока, который не пускали на сыр и отправляли нам, был перенаправлен на производство СОМ. Теперь они не знают, куда продать это СОМ, и все это давит на цены. И в итоге сейчас мы в качестве бумеранга это получили. Лишь слабеющий рубль сейчас помогает нашим аграриям. Нет ли ощущения, что благодаря нашим антисанкциям разбалансировался рынок?

АС: Тут нужно заметить, что последние несколько месяцев мировые цены растут. По поводу разбалансировки… В России 140 млн население. Мировое население – 7,3 млрд. Поэтому я бы не переоценивал влияние наших антисанкций на мировой рынок, при всей любви к России.

Я пытаюсь держать в голове глобальную картину. Нужно смотреть ситуацию с точки зрения баланса. Европа – не единственный поставщик молока. Есть ведь Беларусь.

Как в ситуации с соей – поменялись поставщики, но мировой баланс этого не сильно почувствовал. Ситуация вряд ли с этой точки зрения сильно поменялась из-за введения санкций. Да, у нас несколько сократилось потребление, но ведь не на порядок, а ведь в таком случае откуда-то это молоко шло. Также идет рост внутреннего производства. Так что я бы не сказал, что мы запустили процесс низких цен на молоко в мире. На мой взгляд, это просто глобальный период низких цен.

Напомню: на зерно низкие цены, на масличные недавно были рекордно низкие цены, на сахар… Все рынки связаны. Очередной цикл продаж на всех рынках стартовал в 2011-2012 годах. И с того времени был длинный период падения, в который встроились антисанкции.

Есть еще момент, что мы начали пугать весь остальной мир антисанкциями, и сейчас Трамп делает то же самое.

DN: По-Вашему мнению, торговые войны – долгосрочный тренд?

АС: Мне сложно сказать, тут я обыватель. Если взять Трампа, то он начал воплощать реально много из обещанного, этого от него мало кто ожидал. И мне кажется, многое зависит от того, изберут Трампа на следующий срок или нет.  

Но мне кажется, эта жуткая история не должна продлиться долго. Широкие народные массы, уставшие от глобализма, воспринимают все это с радостью, но при этом не хотят отдавать себе отчет в том, что живут лучше именно благодаря глобализму. Чтобы они поняли это, должно пройти время, но, на мой взгляд, немного.

DN: Это как раз такой момент, когда политика идет впереди экономики. То же самое и с нашими антисанкциями.

АС: Отчасти да. Влияние российских мер на сельское хозяйство чрезвычайно раздуто. Исключение - как раз молочный сектор и отчасти овощи и садоводство. А остальное по большому счету релевантно.

Мне немного обидно, когда журналисты, в том числе и западные, говорят мне, что наше сельское хозяйство начало развиваться строго в 2014 году, когда было введено эмбарго и обвалился рубль. Но если взять 2013 год – там рост АПК составил 6%. Такого не было за все постсанкционное время.  

DN: Насколько часто сбываются Ваши прогнозы? И как Вы прогнозируете развитие нашего агросектора в ближайшее время?

АС: Естественно, какие-то прогнозы оправдываются, какие-то нет. Желательно понимать, как эти прогнозы были сделаны. Бывает, что эксперты называют разные цифры, и в девяти случаях из десяти это будет просто гадание. Бывает, что кто-то послушал троих, усреднил их прогнозы и выдал свой. Чаще всего так и происходит.

Просто высказанная где-то цифра тоже имеет не очень большую ценность. Прогноз должен пересматриваться по понятной методологии, чтобы не было шоков. Именно в этом ценность. И тогда мы приходим к конечной цифре.

У нас все более скучно: мы производим подсчеты, не пытаемся удивить людей.

В последние годы темпы роста явно падают, это может продолжаться и в ближайшей перспективе. Есть ряд секторов, где мы конкурентоспособны и можем расти дальше, в первую очередь, это растениеводство и масличные. Там продолжится рост. Темпы роста будут зависеть от мировых цен. А есть сектора, которые быстро росли за счет насыщения внутреннего рынка – это мясо птицы. И им для дальнейшего роста нужно настроиться на экспорт. Разговоров много, но по факту мы видим весьма специфический экспорт в ДНР и ЛНР, что пока несерьезно. Готовы ли они серьезно работать – это открытый вопрос.

Мы часто слышим: зачем нам экспорт и конкуренция с другими странами, мы будем жить и работать в России, а чтобы хорошо жить, запретим строить новые фермы.

Также, я думаю, продолжится быстрый рост мясного животноводства. И два сектора, которые продолжат ориентироваться на внутренний рынок, - это молоко, овощи и фрукты. Рост там будет не взрывной, эти сектора не уперлись в ограничения, им пока не надо доказывать свою конкурентоспособность на мировом рынке. Их потенциал для роста основан за счет насыщения внутреннего рынка, поэтому деньги туда идут довольно активно.

DN: Какие три решения Вы приняли бы, если бы Вас назначили министром сельского хозяйства?

АС: Работа чиновника не столь интересна, как может казаться со стороны. Тут можно ответить, как эксперту, - что стоило бы сделать, и можно ответить, как министру, у которого может быть свое представление.

Что бы я посоветовал сделать…

Первое – нужны более предсказуемые правила игры. Поэтому все имеющиеся программы не будут меняться. Это касается внешней торговли, господдержки. В программах введения сертификации и контроля должны быть минимальные изменения. Также не должно быть никаких новых пошлин, это касается как импорта, так и экспорта.

Второе – работа над госпрограммой. Необходимо донесение ее до всей аудитории, сбор мнений, выработка основных направлений. Эта общая поддержка нужна для того, чтобы потом не менять программу.

Третье – должна вестись работа по технологическому обеспечению отрасли, по привлечению инвестиций, по созданию исследовательских центров, возможно, по всей России. Должен быть фокус на кооперацию. Нам нужно перенимать опыт и зарубежных коллег, тестировать что-то на российской почве, обязательно с участием частных компаний.

DN: Спасибо!


Полная версия интервью на каналеThe DairyNews в Youtube

Возврат к списку

30.01.2024
В России наметилась устойчивая тенденция сокращения поголовья коров: их количество снижается ежегодно, а в 2023 году достигло исторического минимума. The DairyNews обсудил с экспертами отрасли причины уменьшения молочного стада в России. Участники рынка поделились мнением о происходящем и рассказали, как избежать катастрофических последствий для производства молока, молочных продуктов и говядины.
Читать полностью